Отчет за 2023 год
Годовой отчёт для Фонда Тимченко — это возможность рассказать обществу о своей работе: о результатах, достижениях и перспективах реализации программ, о развитии и дальнейших устремлениях
Ирина Алексеева о самом важном для психолога, работающего с насилием над детьми
Почему психолог имеет право на чувства и, более того, должен их испытывать? Когда общепринятое становится надежной опорой, а когда — бессмысленными клише? Клинический психолог Ирина Алексеева в разговоре с Анной Вознюк предлагает свергать шаблоны и разрешать себе говорить «нет».
Ирина Алексеева — пионер работы с детьми и подростками, попавшими в кризисную ситуацию, в России. Психолог-консультант, генеральный директор Санкт-Петербургского Фонда кризисной психологической помощи детям и подросткам «Новые Шаги», преподаватель Санкт-Петербургского института практической психологии «Иматон». В 90-е работала в подростковом отделении психиатрической больницы, руководила кризисными службами при городской детской психиатрии и наркологии. Работала с жертвами терактов в Беслане и театральном центре на спектакле «Норд-Ост».
Ирина, в какой момент насилие над детьми стало отдельным направлением в России? С чем это связано?
— Я клинический психолог и девять лет работала в психиатрической больнице с детьми и подростками в кризисе. Кризис — это самые разные ситуации: смерть близких, попытки суицида, другие острые случаи. Тогда у нас возникла идея отдельно работать с детьми с риском суицида, мы сделали телефон доверия и редкую в то время штуку — круглосуточную службу поддержки. Это был 91 год, и к нам повалил огромный поток людей. Родители переживали ценностный кризис, люди в целом испытывали большой стресс, связь между детьми и родителями нарушилась. Мы впервые столкнулись с многочисленными ситуациями насилия над детьми, и эта тема выделилась в отдельное большое направление. Литературы, проверенных методик — ничего тогда не было. Мы стали подробно разбираться со случаями насилия, работали и с детьми, и с родителями. Учёба, стажировки — и уже в 93 году в Москве провели первый обучающий семинар для специалистов по теме насилия.
Помните свои первые эмоции от столкновения с детским насилием?
— Говоря о физическом насилии, мы понимали, что живём в стране, где детей бьют и это норма. Так было принято. Можно вспомнить хотя бы русские поговорки, например: «Воспитывать ребёнка надо, пока он поперёк лавки лежит».
Но были ситуации, к которым вы оказались морально и профессионально не готовы?
— Главным шоком на первых этапах были истории с инцестом в благополучных семьях. Первое время я не верила услышанному, не доверяла детям, думала — наговаривают. Это была совершенно новая тема, в которой надо было разбираться. Потом мы поняли: у таких семей есть особенности — очень близкий контакт и нарушение границ между членами семьи. Если инцест долго существует, в семье все друг с другом очень плотно связаны, грубо говоря, «все повязаны». Инициатор инцеста держит всё под контролем, возникают очень близкие отношения слияния.
Выходит, ситуации с просто насилием не вызывали шока?
— Это было менее неожиданно, потому что в России в целом очень терпимое отношение к этой теме. И это то, что мне хотелось бы изменить более всего. Сделать его менее терпимым. Например, начинаешь задавать человеку чуть менее лобовые вопросы, чтобы выяснить его отношение к теме: «В каком возрасте можно бить детей? И в каких ситуациях? А шлёпать можно? А иногда — это как часто?». И всё становится понятно — насилие имеет место быть, но даже не опознаётся. Это просто норма жизни.
Как специалисту избежать осуждения в отношении такого родителя?
— Осуждение может быть, если ты с ним не работаешь. Но если ты его психотерапевт — конечно, ты должен пытаться его понять. У меня были случаи, когда я отказывалась работать с родителями. Однажды я отказалась работать с матерью, когда увидела, как избит её ребёнок — до синей спины. Хотя она рвалась на терапию. Я просто понимала — мне этого не преодолеть.
И что тогда делать?
— Работать с ребёнком, а мать направить к другому специалисту.
Вы разрешаете себе это чувство — «мне можно что-то не преодолеть»?
— Конечно, почему нет? Когда видишь синюю спину ребёнка, это бывает сложно преодолеть. Довольно часто ведь можно понять родителей — не справились, их самих били… Но порой на это понимание не хватает сил. Психологи имеют право на этот отказ.
Есть чувства, которые вы можете допустить, которые помогают в работе?
— Специалист может допустить сочувствие. А как можно работать без понимания, без присоединения? Дети, например, вообще плохо переносят отстранённость и дистанцию. Когда появились первые удачные проработанные случаи — стало легче. Наверное, это случилось года через три. Вначале было много растерянности, много трудностей. Помогали супервизии, без них в нашей области работать просто опасно. Обсудить ситуацию, поставить правильные цели, выговориться — чтобы не нести это домой. Сейчас у меня большой опыт: мы с командой несколько лет работали со специалистами, детьми и учителями в Беслане, в Чечне с женщинами, потерявшими близких, с жертвами «Норд-Оста». Мы сталкивались там с очень страшными вещами, многое видели.
Что вам дал этот опыт?
— Установку, что это горе — это не твоя травма, это его травма. Если я заберу её себе, я не смогу работать. Конечно, я сочувствую, присоединяюсь, но это не моя история, и я здесь помогающий. Это совсем другая роль! Это главное.
Вам близка идея о какой-то миссии? Спасение, помощь, все привычные ассоциации в работе с человеком.
— Идеи спасать и помогать у меня никогда не было — был интерес к психологии человека, какой-то, может, юношеский даже запал. А вообще, идею о пользе или вреде «спасательства», на мой взгляд, слишком насилуют. Я знаю специалистов, которые помогают по разным мотивам, если у них получается вступать с людьми в контакт и эффективно работать — то надо работать. В работе психологов много шаблонов, и «спасательство» — один из них. А шаблоны вредны. Я считаю так: узнал правило — и забудь его. Тот же треугольник Карпмана, который у всех на слуху, — очень противная вещь. Там есть рациональное зерно, но как только начинаешь прикладывать его к любой ситуации — он становится глупостью. Как сказал Маслоу, когда у тебя в руках молоток, все задачи кажутся гвоздями. Даже прекрасное понятие ответственности — как замылили! Бесконечные «дай ответственность, возьми ответственность». Это понятие превратили в клише, и оно стало вредным.
Постулат про ответственность, возможно, симптоматичен для нашего времени? Когда мы учимся брать ответственность за свою жизнь на себя.
— Думаю, просто у нас долго не было психотерапии, и мы берём какие-то сгустки, на них останавливаемся, движемся поверхностно. Я считаю, что шаблоны — всегда вредны. Можно продолжать приводить примеры. Шаблон об иждивенчестве детей из детских домов — с этим сложно спорить, но если смотреть глубже в суть вещей, что реально-то с ребёнком происходит? Что за этим стоит?
Что с ним происходит?
— Мне кажется, что там он просто лишён самого важного — семьи, и поэтому пытается компенсировать, закрыть эту «чёрную дыру». Это называется гиперкомпенсацией. А иждивенчество — это ведь оценочный термин, ярлык, который мешает прорваться к ребёнку, к его реальным проблемам.
Если честно: не опасаетесь так рушить привычные шаблоны и вызывать непонимание в профессиональной среде?
— Я уже не в том возрасте (смеется), я умею спорить и обосновывать свою позицию.
За все годы работы у вас бывали периоды так называемого выгорания, когда хотелось уйти из профессии?
— Нет. Мне нравится консультировать. И мне кажется, в этой области я чувствую себя уверенно. Это ведь очень интересная работа. Она крайне осмысленная. Я до сих пор продолжаю совершать для себя открытия даже сейчас — ведь люди меняются, с ними всегда происходит что-то новое.
Что важно, чтобы оставаться в профессии долго и не потерять себя?
— Всё просто: работать командой. Сохранять команду очень важно. Постоянно учиться. И обязательно ходить на супервизии.
«Работа с детьми, перенесшими психологические травмы. Методика группового тренинга»
В книге описана методика проведения группового коррекционного психологического тренинга для детей, которые пережили физическое, домашнее, сексуальное, эмоциональное насилие, утрату близких. Задача тренинга — снять у детей последствия психотравмирующих ситуаций и нервно-психического напряжения, выработать навыки социальной адаптации к создавшимся условиям жизни, дать психологическую помощь, отработать приёмы поведения в сложившейся ситуации.
Ирина Алексеева «Жестокое обращение с ребёнком. Причины. Последствия. Помощь
Это обобщение опыта практической работы команды специалистов — психологов, врачей, социальных работников, педагогов, помогающих детям, пострадавшим от физического, эмоционального и сексуального насилия. Первая часть — описание феномена насилия по отношению к детям, диагностика и практические аспекты работы с детьми, пострадавшими от разных видов насилия. Во второй описаны взаимосвязь социального сиротства и насилия, механизмы воспроизведения насилия из поколения в поколение, а также основные мишени психологической работы с детьми группы риска по социальному сиротству. Третья — о том, как организовать помощь: кризисную службу, социально-реабилитационный центр, приют, центр дневного пребывания, как привлечь родителей к сотрудничеству; аспекты оказания психиатрической помощи.
Треугольник Карпмана — психологическая и социальная модель взаимодействия между людьми в трансакционном анализе, впервые описанная Стивеном Карпманом в 1968 году. Описывает роли, которые люди часто занимают в манипулятивных отношениях. Персонаж, который играет роль жертвы (victim). Персонаж, который оказывает давление, принуждает или преследует жертву, — преследователь (persecutor). Спаситель (rescuer), который вмешивается, как кажется, из желания помочь ситуации или слабому.